Юрьё Юлхя (1903 – 1956) Из сборннка «Чистилище» (Kiirastuli)

80 лет назад, 25 июня 1941 года Финляндия объявила, что находится в состоянии войны с СССР из-за авиа-бомбардировок своей территории. С этого началась называемая в Финляндии «Война-продолжение», основной целью этой войны было возвращение территории, захваченных СССР в период «Зимней войны» 1939-1940 годов. Финляндия оказалась на стороне фашисткой Германии.
События военных лет отразились в творчестве Юрьё Юлхя (1903-1956) – классика финской поэзии суровых времен. Боевой офицер. В юности был спортсменом, увлекался боксом.
Произведения в данной публикации взяты из сборника «Kiirastuli» (Чистилище). Год издания 1941.
Юрьё Юлхя покончил с собой, находясь в депрессии. На столе был открытый этот сборник на странице «Näky ikkunassa» («Вид в окне»), там была записка – стихотворные строчки:

En tiedä mitä vastaisin,
on niin raskas olla
kuin pätsissä mä seisoisin
tai viime tuomiolla.
*
Не знаю, что отвечать,
такое тяжелое состояние,
как будто бы стою в пекле
или на последнем суде.

Стычка в лесу (Kohtasus мetsäsä)

Ствол винтовки и зорких глаз пара
подстерегают тебя в пути.
Ждешь в этой смертной связи удара,
вскинь оружье и ты.

Замерло сердце в мгновение ока –
жизнь у вечности на весах.
Ты из разведки вернёшься ли только,
прахом ли сгинешь в лесах?

Право для всех – убивать друг друга.
Кто узаконил, что именно так?
Ты должен бить его, выгнать отсюда:
он твоей Родине враг.

Кто он, откуда, о чем он думал,
что известно о нем, он чей?
Он пред твоим пистолетным дулом,
тоже один из людей.

Люди не шутят, смотрят сурово
кто-то на запад, а кто – на восток.
В землю зароют того иль другого?
Кто вспомнит стычки итог?

Колодец (Kaivo)

Лютая зима, во время полдня
пушки бьют, но нет пока атаки:
взрывы и шрапнель – как перед дракой.
Нам блиндаж – и дом, и преисподняя.
Раненого голос слабой нитью:
– Братики, водички принесите.

Взрыв – земля и камни сыпанули.
Путь к колодцу плотно кроют пули
днем и ночью. А в конце дороги
лед кровавый – там убило многих.
Жажда губит всех неосторожных,
кажется: бросок, и все возможно…
Жаждущий, не жди водицы с неба –
чёрен снег, и нет другого снега.
Не найдется никогда отныне,
все под толстым слоем гари, пыли.
В горле жар, слабы в груди удары,
Где же санитар? Как ноют раны!
Раненого голос слабой нитью:
– Братики, водички принесите.

И рискнул один: братишка просит,
слаб совсем под смертною угрозой.
Ни о чем не думал в то мгновение,
лишь что брат погибнет в истощении.
Видеть это было сущей пыткой.
Побежал он по земле изрытой,
котелок в руках, и слыша шепот:
– Братики, глоток водички тока…

Перед блиндажом снарядов взрывы,
не видать давно солдата, жив ли?
Раненого голос слабой нитью:
– Братики, водички принесите.

Гаснет день. Тревожат душу мысли,
что солдат тот над колодцем виснет.
кровь течет в колодец, и откуда
не достанет он воды для друга.
Кровью истекает молодою,
гибнет под вечернею звездою.

Раненого голос слабой нитью:
– Братики, водички принесите.

Как тяжко (Niin vaikea)

Как тяжко туда отправлять вас, мужчины,
знакомы все лица мне – каждой морщиной,
дано ли живыми всем вам возвратиться?
Смотрю я с теплом, но приказ мой суровый,
а мысли скрываю: что кровь – не водица.
Однако приказ мой – последнее слово.

В разведке огонь принимая привычно,
хотел бы я быть впереди, как когда-то,
и вместе вернуться, вам равным солдатом.
Хотелось бы так, но сегодня мне лично
приказ отдавать, и не до́лжно другого.
Я не пожелал никому бы такого.

Еще тяжелее смотреть на вас, хмурых,
вернувшихся, изможденных, понурых,
в реальность судьбы пока что не веря:
живых половина, другие – потеря.
Безмолвно их тащите на волокушах.
Кривятся улыбки – тягостно в душах.

Ненасытные окопы (Ahnaat haudat)

Окопы всегда ненасытны,
мужчин пожирать готовы.
В окопы слетаются скрытно
железа бесовского своры.

Безденежным был иль богатым –
жизнь выкупить денег не хватит.
Что был ты ни в чем виноватым –
уже ничего не значит!

Не в том вопрос: «Сколько стоит,
чтоб жизнь себе в долг оставить?»
Вопрос – себе не позволить,
чтоб в грязь лицом не ударить.

Страх – враг твой, предатель жестокий,
Преодолей его силой,
когда в огневом потоке
стоишь над открытой могилой.

Домой (Kotiin)

Боец свой отпуск заслужил
отвагой, молодецкой силой.
Домой в дорогу он спешил,
побыть у матушки любимой.

– Счастливо в путь! В родную даль! –
Напутствия и рук сплетенья.
– Крест наградной – твою медаль
тебе вручат при возвращенье.

Отбыть готов, настал уж срок,
но вдруг приказ подразделенью:
Тревога! Быстро марш-бросок!
Вперед, отставить увольненье!

В контратаку, снова в бой,
он, как и прежде – знаменосец…
Но вот, погиб в тот раз герой.
Как гибли многие в ту осень.

Все получил свое солдат:
крест наградной, чем был отмечен,
доставлен к матери назад,
крестом вторым – увековечен.

Дом обреченный (Tuomittu talo)

Брошенный дом и двор опустевший,
признаки – все тут оставлено в спешке.
Настежь все двери, холодная печка,
пес перед входом, уснувший навечно.

Гулки шаги, в этих звуках – потеря,
А на стене – позабытое время.
Кантеле, стол… удручает картина:
прялка в углу, по верхам паутина.

Скромно здесь люди жили когда-то,
Бог сохранял их в житье небогатом.
Кантеле – чудятся струн переливы,
а за окном виснут гроздья рябины.

Дом обреченный и двор опустевший…
стены пылают в огне озверевшем.
Но одного лишь огонь тот не сможет:
к родине предков любовь уничтожить.

Мартовский день (Maaliskuun päivä)

В день такой умереть как же можно,
в этот чудный мартовский день!
Снег подтаивает осторожно,
капли мочат под ветками пень.

И еще не проснувшимся лесом,
к ручейку пробегает лыжня.
Этим виденьем – памятным срезом –
поразило былое меня.

Абрис птицы на небе явился,
на фоне бледном заметен слегка.
То железный орел устремился
к нам прорвавшийся сквозь облака.

Что-то над головою вспорхнуло,
будто посвист, вот это не зря.
Как не знать, это смертью подуло –
свисты пули, как свист снегиря.

Нам на передовую в итоге,
разгорелся там бой – гул и гам.
Мы на лыжах стремимся к дороге,
видим, сани навстречу нам.

А в санях бездыханный мужчина,
голова его густо в крови.
День весенний – лихая година:
не увидит он больше зари. .

В день такой умереть как же можно,
как убить, самому умереть!
Тот, кто бойню позволил – безбожник,
как он может на это смотреть!

Вид в окне (Näky ikkunassa)

Когда я усаживаюсь пред окном
с видом на город позднею ночью,
то вижу лицо, отраженное в нем,
мой взор сквозь него сосредоточен.

На лбу в отражении вижу звезду,
во рту огонечек фонариком красным,
на скулах, щеках отраженье найду –
огней свет холодный и беспристрастный.

Сквозь эту в мерцаньях цветастую грудь
вся улица стала на праздник похожа,
что раньше не видел ни в радость, ни в грусть:
ночные огни, фонари и прохожих.

А что видел прежде? Тоску без конца
в бездонно-зеркальной оконной черни,
угрюмость и мрачность в овале лица,
и явно – душа в состоянии скверном.

Теперь же на мир гляжу издалека:
темнеют в нем и отчуждаются лица;
Мир через меня растворялся в веках,
во тьму улетали и лица, как птицы.

А звезды погаснут и фонари,
исчезнут эффекты – не будет в помине.
Бледнеет лицо на фоне зари,
но и оно, как и все, скоро сгинет.

Из сборника «Кошкины праздники» – Арья Хухтинен

Стихи для детей

Кошкин праздник (Kissan juhlat)

Кошка сварила картошку.
Свинье дала пять,
коню дала семь,
овце дала три
и курице две.
Остальное все себе.

Свинья танцы начала,
но никто не пожелал
снять тарелки со стола.
Это был кошмарный бал,
конь посуду растоптал!
*

Бабка и кошка (Akka ja kissa)

Как-то бабка шла по рынку
с толстой кошкою в корзинке.
Кошка та была усатая,
серо-черно полосатая.

Как очнётся от дремотности,
так канючит кошка колкости:
«Эх ты, бабка, осторожнее!
Тряска просто невозможная.
Кисоньке – твоей любимице
тяжело трястись по улице.
С боку на бок, да и сверху вниз
не качай. А ну-ка, извинись!»

Бабка ей отвечала ворчливо:
«Ты, кисулька моя, просто диво!
Не нарушу ли вкус твой и этику,
коль куплю тебе рыбку в рулетике
и мороженое в брикетике?»

«Бабка, надо внимательней слушать,
чуть позднее купи мне покушать.
Одеяльце поправь-ка сейчас ты,
посмотри, оно сбилось от тряски».

Тут народ стал вокруг собираться,
возмущаться, кипеть, удивляться:
Кошка, глянь, неизвестного типа,
Заболела что ль от пересыпа?
«Как же быть, – задавались вопросом, –
чтоб она стала более сносной?»
Кто-то крикнул сквозь массу советов:
«Кошку надо держать на диете!»
Проходил мимо доктор известный,
разгадал он причины болезни:
«Все симптомы Мяу-Миу-Мяукалус! –
Говорит, покраснев, доктор Мяукус, –
Ясно все – воспаление хитрости!
Стыдно мне при моей знаменитости».

Полисмен объявился отважный,
здесь он кошек лечил не однажды:
Кошка даже моргнуть не успела,
как в центральный фонтан полетела.

Очень действенная процедура –
в воду вся с головой бултыхнулась.
«Бабка! – кошка кричит, – что тут думать?
Поспеши за купальным костюмом,
и шампунь не забудь для купания,
отдыхать буду здесь без страданий я».
*

Кошка и петух (Kissa ja kukko)

Петуху пеняла кошка:
«Экий ты крикун сарайный,
крючкоклювый кривоножка,
красношапочный чудак!

Что за дело, утром ранним
во дворе и на поляне,
с сумасшедшими глазами
ты горланишь-горлопанишь
тыщу раз кукареку-у?

Спать иди в свою избушку,
как все делают другие.
Не устраивай сердито
всем нам утреннюю спешку,
будто бы пожар в сарае
или хвост твой весь в огне!»

*

Умная киса (Viisas kissa)

Ходит кошка по музеям,
выставкам, библиотекам,
учит датский и латинский,
знает всё про обезьян,
и про много-много стран,
да и разное другое.

Про свою страну читала,
изучала государства
и причины разных войн.
Излагала наизусть
что такое «релевантность»
на кошачьем языке.

Но дивилась сильно кошка,
что нет сведений ни крошки
в книгах, ничего о том:
как же мышек получать
в зимний холод прямо в дом?

А то, лучше даже в лапы
регулярно, как зарплату.
Для здоровья чтоб в угрозу,
не гоняться по морозу
за жаркое по пятам
по сугробам и ветрам.

Но в век атома всё также:
мышки, как всегда, на страже.
В затхлых свалках и компостах
их в мороз ловить не просто.
Сытного обеда ради
надо петь не серенады,
а терпеть и ждать в засаде.
*

Ленивая корова (Laiska lehmä)

Корова села на мопед!
Где взяла – известий нет.
При любой теперь погоде
она ездит по дороге,
хвост к багажнику привязан,
ничего, что дождь и грязно!
«Скорость – это хорошо!
Лень теперь ходить пешком».
*

Спадающие штаны… (Jänikseltä housut puttoo…)

У зайчика штаны спадают,
штаны спадают,
штаны спадают.
У зайчика штаны спадают.

«Почему не купишь ремешок?»

«У меня нет даже цента,
даже цента,
даже цента.
У меня нет даже цента,
ведь зарплаты нет, как нет».

«Подвяжись тогда веревкой,
тогда веревкой,
тогда веревкой.
Подвяжись тогда веревкой,
постарайся модным быть».

«У меня нет даже нитки
ленты-нитки,
ленты-нитки.
У меня нет даже нитки,
да штанов-то тоже нет».

Значит, это миф-легенда,
миф-легенда,
миф-легенда.
Нет у зайчика штанишек,
и рубашки тоже нет!
*

Я получила… (Minä sain…)

Я получила слона.
Что с ним делать?
Поменяю его на лошадь.

Я получила лошадь.
Что с ней делать?
Поменяю её на овцу.

Я получила овцу.
Что с ней делать?
Поменяю её на зуб.

Я получила зуб.
Что с ним делать?
Спрячу его в коробочку.

Завтра посмотрю,
надеюсь получить за зуб деньги.

Я получила евро.
Что на него куплю?
Ах, слона? Ну, спасибо!
*

Барашек посетил магазин (Pässi kävi kaupassa)

В магазине был барашек
и вернулся в модной шляпе,
с красным галстуком на шее.
Пел он песню по дороге:
«Где овечка, у которой –
хилу-хилу-вей! –
зуб болел? Видал повязку
на щеке вчера у ней.
Вот, купил зубную щётку
с пастой для неё.
Завтра танцы на эстраде,
там сверчок поёт
и на скрипочке играет
танго и фокстрот.
В танце к радости для вас
мы с овечкою покажем

самый высший класс!»

Как я увлекся переводами с финского.

Это было случайно, увидел на столе листок ксерокса с маленьким занятным текстом стихотворения для детей Арьи Хухтинен. Он мне так понравился, что очень захотелось это написать по-русски. Только устаревшие «сто марок» заменил «толстым портмоне».

Потом брал книги в библиотеке. Смотрел другие стихи для детей, и других авторов. И опять не разочаровался. Не все писатели одного уровня, разумеется, но некоторые просто замечательные. Кроме Арьи Хухтинен это Кирси Куннас, Туула Королайнен и мужчины – Юкка Итконен, Юкка Парккинен. После этих авторов и параллельно с ними обратил внимание на классиков финской поэзии Алексиса Киви, и Эйно Лейно в первую очередь. Такое было начало.

Трудностей в переводах много, не все произведения поддаются удовлетворительному переводу, приходится останавливаться в надежде на потом. Все-таки со стихами более сложно. У меня большое преимущество, живу в окружении носителей финского языка: есть кого мучить вопросами. Нарываюсь на суровые «комплименты».

Лирика – Ууно Кайлас (1901-1933)

В жару (Hellettä)

Пес одноглазый с привычкой давнишней

лег на ступени, проводит досуг.

Двор и ворота, башня, деревья…

и голосит «кукареку» петух.

Цвет стены – красный, похожий на пламя.

Долго еще до вечерней зари.

Камень порога горяч под ногами,

дремлют уставшие днем косари.

Храп… так, что кажется те работяги

могут с устатку проспать сенокос.

Кошка траву ест – примета такая:

будет гроза, это верный прогноз.

Грязная катит, грохочет телега –

пыль над дорогой клубится столбом,

каркает не без причины ворона,

тучи висят, угрожают дождем.

Вечер лишь один с тобою (Illan kanssa kahdenkesken)

Вдоль тропинки вереск густо,

вечер лишь один с тобою.

Как прийти сюда посмел ты?

Ведь действительно опасно:

вечер лишь один с тобою

в аромате вересковом…

Пьян. И устоять не сможешь,

окунувшись в увлеченье

блеском кудрей золотистых,

что так манят: – Обними же,

подарю сто поцелуев. –

Но вдали вдруг исчезают,

в вереске тропинки в скалах.

Попытаешься поймать ты

златы кудри той красотки

в вереске тропинки в скалах?

Но получишь лишь загадку:

глянь, она уже далече

с красною во рту клубничкой

или где-то пьет водицу

родниковую с ладоней.

Но и это не надежно.

Тут ограда на поляне,

о которую споткнешься…

Нет, никак ты не поймаешь.

Не пытайся, все напрасно.

Невозможны, нереальны

все дальнейшие стремленья.

Уже солнышко в закате

пробирается болотом,

манит издали рукою.

– Златокудрая, вернись же!

Сил нет пережить еще раз

твои фокусы и трюки. –

Вот красавица – округа.

Ты сидишь во мху, печальный.

Вечер лишь один с тобою.

Скрипка (Viulu)

День-деньской он сидел одиноко,

приютил мужика закуток.

В руке стебель сухой травинки

А в другой – обычный пруток.

Только в этом высохшем стебле,

видел он скрипичный смычок.

День-деньской он играл на скрипке,

скрипка эта – березы пруток.

Что, о чем пел березовый прутик,

Бог один знал, но тайну хранил:

скрипка та – сумасшедшего скрипка,

но мужик тот блаженным был.

Мореходы (Purjehtijat)

Под нами пучина, подобная пасти дракона,

в объятьях Атлантики злобной легко нам пропасть.

Глаз дьявольский в тучах – Луна, как из-под балахона,

лишь свет от нее – наша сила, надежда и власть.

Но сила на деле всего лишь, как с трещиной мачта,

давненько топор подбирается к нашим корням.

Бьет молния с грохотом. Небо становится мрачным,

осколками к нашим летя замутненным глазам.

Гляди, мореход, корабль твоей жизни безумен;

душою и мышечной плотью как будто ты пьян,

и жар разъедает мозги, в голове – словно бубен,

и все идеалы спадут чешуей, как обман.

Спасемся ли мы или, может, забытые, сгинем,

нам не суждено снова берег родной увидать.

Корабль с нами вместе, как призрак, исчезнет в пучине,

и нас в Стране Мертвых не сможет узнать даже мать.

Босиком (Paljain jaloin)

Я однажды

по дороге,

босым шел,

изранил ноги.

Раны вскрыты

и глубо́ки,

боли в пятках,

я был в шоке:

каждый камень

словно жало –

оставался

след кроваво.

Но ведь так как

путь был начат,

то идти вперед

мне, значит.

Даже если

боль ужасна,

долг обяжет

– это ясно!

Что творишь –

твоя в том доля,

но в судьбе –

Господня воля.

Один (Yksin)

Я один. Впереди остальных? Позади?

И так до скончания века?

Не знаю. Было давным-давно,

когда видел другого человека.

А может, не видал никого никогда.

Или что-то случилось с памятью.

Возможно, лишь при рождении,

когда общался со своею матерью.

Или видел во сне тебя,

другой человек?

Как знать, смогу ли найти еще раз,

и через сколько лет.

Радость ждет или боль? Как узнать,

мечтанья и мысли в осколки дробя.

Но знаю: себя в этой жизни найду,

только лишь через тебя.

Рука (Käsi)

Как боюсь я этой руки!

Она натворила разного,

вредного и безобразного.

От нее только море тоски.

Что нельзя продавать – продает.

Угнетёт, когда нет на то права,

Что посеет – взрастет лишь отрава.

Что нельзя убивать – убьет.

Боюсь я руки на столе.

Как мрачна она и никчемна!

Эх, чертит лишь крест черный

на всей этой жизни моей.

Финал (Finaali)

Знать, виршей моих качество

по вкусу мне – впередсмотрящему.

Некому понять мои чудные

мысли, в голове горящие.

Вдруг в середине жизни,

во сне я парил прекрасном.

До эйфории радость и боль была –

звездами в небе ясном.

Гордый пиит, твой жребий:

слава детищу – стихотворению,

лоб свой держи выше,

шагая прямо к забвению.

Лирика – Алексис Киви (1834-1872)

Дальний лес (Kaukametsä)

Со скалы спустился к маме мальчик,
подбежал к ней впопыхах,
рассказал, какое чудо видел:
о земле на небесах.

«Что лопочешь ты, малыш мой милый,
в небесах земле какой?
О каком таком блаженном Мире?
Расскажи мне, дорогой».

«Со скалы смотрел я очень долго
вдаль на северо-восток,
в синеве был вереск, лес сосновый
ясно разглядеть я смог.

Холм там был чудесный, как волшебный,
солнце – будто бы цветок.
Быстро я на этот холм взобрался,
на дороге – золотой песок.

Сердце замерло, как видел эту
чудо-землю и огни.
Почему, не знаю, я так плакал,
слезы по щекам текли».

«Нет, малыш мой, там за небесами
край, где вовсе нет тревог,
там при свете ламп блестит корона,
там сидит на троне Бог».

«Нет же, мама, я там видел берег,
дальний лес манил меня,
там должна быть жизнь счастливой,
там блаженная земля».

*

https://www.youtube.com/watch?v=D07nm0Fx5Vk

Счастливые (Onnelliset)

Уж светится берег далекий

от севера и до востока.

Туманы пугаются солнца,

и север меха раздувает.

Потому что короткая ночь,

потому что хрустальное утро,

и птицы вовсю распевают.

Взойду на высокую гору,

надежды свои ранним утром

почую в упругости ветра:

ведь скоро я встречу подругу.

Потому что короткая ночь,

потому что хрустальное утро,

и птицы вовсю распевают.

Что может быть лучше рассвета

и ласковей солнца в закате?

Лишь девушка с милой улыбкой,

которую я обнимаю.

Потому что короткая ночь,

потому что хрустальное утро,

и птицы вовсю распевают.

А сердце блаженное бьется,

лицо мое светится счастьем,

я вновь со своею любимой

на мшистом высоком утесе.

Потому что короткая ночь,

потому что хрустальное утро,

и птицы вовсю распевают.

Я снова с любимою вместе,

и волосы по́ ветру вьются

под музыку ветра в долине,

как вечного зова любви.

Потому что закончилась ночь,

потому что хрустальное утро,

и птицы вовсю распевают.

*

https://www.youtube.com/watch?v=tH5CLREQRZw

Беличья песня (Oravan laulu)

Из романа «Семь братьев»

Здесь бельчонок отдыхает,
мягок мох в дупле пушистый.
И не страшен ни охотник,
ни его ружейный выстрел.
Здесь безопасно всегда.

Из высокого окошка
мир во всей округе виден.
Там внизу борьба, заботы,
Здесь ни боли, ни обиды.
Лишь благодать и любовь.

Набираясь силы жизни
в материнской колыбели,
слушает бельчонок ветер:
будто ели песни пели,
кантеле струны звенят.

Дремлет без тревог бельчонок,
а за крошечным окошком
песни птиц в открытом небе.
Принесут они, возможно,
вечером золото снов.

*

https://www.youtube.com/watch?v=iGVGnlLXTqE

Качели (Keinu)

Теперь мы с тобой на качелях,
девушка в светлом платочке.
Природа в округе прекрасной невестой
вечером в день Святой Троицы.
Взлетайте же выше качели,
и развевайся платочек
в ласковый этот вечер.

Под нами земля расцветает,
над нами небес необъятность,
и ветер листвою играет в долине,
под песнопения птичьи.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.

Как будто я в небе порхаю,
в объятьях прохладного ветра,
в полете чудесною далью любуюсь
в сей солнечный яркий вечер.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.

В далекие райские страны
взлетаем мы с девушкой вместе
лучистое царство нас манит на Запад,
даруя нам легкие крылья.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.

Там, где холмисты пространства,
березка наряд свой из листьев
неторопливо накинет на плечи
в праздничный день Святой Троицы.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.

Там пашни и нивы в долинах,
там зелень лугов весенних,
и навсегда сохранится виденье:
огонь ярко-желтых цветов.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.

Целуется ночь там с зарею,
а миг для возлюбленных – вечность.
И от временно́го потока в отрыве,
туманная ждет неизвестность.
Так стойте же, стойте, качели…
Прелестная бледность ланит
в ласковый этот вечер.

*

Сон (Unelma)

Стоял я однажды (во сне это было)

у моря, в стране незнакомой, чужой,

настолько далекой, что сердце заныло,

хотелось вернуться к отчизне родной.

И этот же сон, который когда-то

девушку, дом… – все украл у меня,

легко возвратил меня к дому обратно

на крыльях свободно, средь ясного дня.

Утихла тоска, когда после потери,

испытывая в облаках торжество,

летел я в Финляндию, в радости веря:

не чуждое я для нее существо.

Прогнал ветер тучи от края до края,

сверкали на солнце озера, поля,

сверкали и горы, и роща младая,

и шумной рекою встречала земля.

И девушка здесь, перелив перламутра

в любимых глазах, все искрится вокруг.

В кудрях ночь черна, но лицо – словно утро,

улыбка призывная девичьих губ.

И как восхитительно было мгновенье –

те алые губы, зубов белизна…

Однако ведь я целовал привиденье!

О чем догадался, очнувшись от сна.

Лирика – Эйно Лейно (1878-1926)

Костры нищих (Mieron nuotioilla)

Один пришел оттуда, другой пришел отсюда,

Кто с запада, кто с севера, с востока или с юга.

Один верхом – хоть нищий был – на дорогом коне,

другой пешком, измученный, с дырой на рукаве.

Различные дороги их, но лёгкой – ни одной,

кто прямо шел и правильно, а кто-то по кривой.

И вот, все к ночи встретились и разожгли костры,

и было много нас таких, чьи языки остры.

Сидели мы компанией, подобные друзьям,

болтали беззаботно мы, и Бог нам был судья.

Вино рекою – с шутками, и вовсе неспроста

одни уста спешат сменить уставшие уста.

Один поведал о ветрах. Рассказывал другой

легенды, басни о горах Лапландии родной.

Один – немало слов с войны принес в наш обиход,

Другой – красой восточных дев разволновал народ.

Одни уста спешат сменить уставшие уста.

Звезда Полярная взошла, настало время сна.

Во мраке лес, туман накрыл, увел дорогу прочь.

В молчании задумчиво мы созерцали ночь.

Один сиротство вспомнил, мать убитую свою

и сад, и огород, и дом, где жил он как в раю.

Кто вспомнил о предательстве подруги – эх, дела!

А кто – про грусть сердечную, что осень принесла.

А кто-то маялся в ночи от тяжести иной:

убийца мир искал душе, вымаливал покой.

Не слишком много помощи для нищих от костра,

он греет не со всех сторон – замерзнешь до утра.

Во мраке лес, туман накрыл, увел дорогу прочь.

В молчании задумчиво мы созерцали ночь.

*

Осеннее чувство (Syystunnelma)

Мой единственный друг, моя радость и грусть,

ты права, что ушла от меня.

Твоя юная, нежная, теплая грудь

не встречала ответно огня.

Погляди, у тропинки бледнеет цветок,

поднимается в талом снегу.

Что же ждешь ты еще? Я, возможно, жесток,

но цвести я уже не смогу.

Сколько было мечтаний – душевный подъем!

Но запомнится мне лишь одно:

как цветок обреченный, жалея о том,

схоронил я под снегом давно.

*

Ночь (Yö)

День угасает, грядет время ночи.

Мрачна чащоба. На дальних болотах

сумрак – глаза различают не точно:

там огоньками мерещится что-то.

Я словно перст одинокий в округе,

сбудутся ль грезы и сладость мечтаний?

Нет еще рядом любимой подруги,

только я верю – душа не обманет.

Вдруг на мгновенье привиделось: в роще

будто бы кто-то мне машет сигнально…

Светлое платье увиделось проще,

эти знакомые мне очертанья.

И, как поземкой по белой пороше –

стерлось туманом в глазах мирозданье.

*

Утренняя песня (Aamulaulu)

Вейся, вейся, моя песня,

поднимайся выше!

Солнце всходит, а под ивой

волны мирно дышат.

Снитесь, снитесь мне мечты,

сны мои младые!

Отражается в них жизнь,

все творенья в Мире.

Ты лети, лети, любовь,

Мир такой огромный!

Горы не преграда нам –

молодым влюбленным.

*

Мы все здесь блуждаем, как будто в тумане (Me kuljemme kaikki kuin sumussa täällä)

Мы все здесь блуждаем, как будто в тумане,

мы слушаем гулкую лунную ночь,

на зыбкий, податливый мох наступаем,

и нашим сердцам невозможно помочь.

Но если друг друга находят средь прочих

два сердца и вдруг в унисон запоют,

тогда под покровом отзывчивой ночи

они обретут долгожданный приют.

*

Маленькая история (Pieni tarina)

Была мелочь печалей и у меня,

сколько их, не считал даже толком,

и случайный прохожий, меня обходя,

поглядел, ухмыльнувшись только.

Мелких радостей было тоже не счесть,

Но по мне – они были большими.

А большими казались они потому,

что они были только моими.

И была еще птичка маленькая,

пред нею я благоговею.

Но вот именно это – большая печаль:

Ведь та птичка была не моею.